![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Отдельно стоит сказать и о простых работниках ритуального агентства. Как-то я спросил одного владельца похоронной компании: «Что ты можешь рассказать об HR-политике собственного агентства?» На что получил ответ, что я «наверное, долбоеб, такие вопросы задавать», а затем последовал поток персональных биографий, иллюстрирующий в данном контексте очень многое:
«Ну смотри, просто Коля сидел вместе с Валерой, а Валера
вроде как сидел с Виталиком. Вот и вся твоя HR-политика.
Когда ты с зоны вышел, тебя мало куда возьмут. А вот могилы
копать — всегда пожалуйста. Ну или гробы носить. Так что
тут все просто».
По наблюдениям, большинство работников рынка ритуальных услуг действительно имеют судимости за самые разные преступления. Среди уголовных статей в основном мелкие нарушения: кражи, воровство, хулиганство. Наличие криминального прошлого подталкивает к работе в данной сфере, так как после погашения судимости многие бывшие заключенные испытывают проблемы с официальным трудоустройством. В то же время на рынке ритуальных услуг отсутствие стажа работы и криминальное прошлое не имеют негативного влияния на возможность получения места
и дальнейшей карьеры. По признанию информантов, значительная часть работников в данном бизнесе оказалась по приглашению знакомых: например, однажды кто-то из друзей попросил подменить заболевшего напарника в похоронной бригаде. Приведем такой случай: работник похоронной бригады Валерий является лучшим другом могильщика Ивана. У них похожие биографии: выросли в одном городском районе, учились в одной школе, имеют судимости, у Валерия — за воровство и хулиганство, а у Ивана — за мошенничество в начале 1990-х гг.
С.Мохов. Археология русской смерти
«Ну смотри, просто Коля сидел вместе с Валерой, а Валера
вроде как сидел с Виталиком. Вот и вся твоя HR-политика.
Когда ты с зоны вышел, тебя мало куда возьмут. А вот могилы
копать — всегда пожалуйста. Ну или гробы носить. Так что
тут все просто».
По наблюдениям, большинство работников рынка ритуальных услуг действительно имеют судимости за самые разные преступления. Среди уголовных статей в основном мелкие нарушения: кражи, воровство, хулиганство. Наличие криминального прошлого подталкивает к работе в данной сфере, так как после погашения судимости многие бывшие заключенные испытывают проблемы с официальным трудоустройством. В то же время на рынке ритуальных услуг отсутствие стажа работы и криминальное прошлое не имеют негативного влияния на возможность получения места
и дальнейшей карьеры. По признанию информантов, значительная часть работников в данном бизнесе оказалась по приглашению знакомых: например, однажды кто-то из друзей попросил подменить заболевшего напарника в похоронной бригаде. Приведем такой случай: работник похоронной бригады Валерий является лучшим другом могильщика Ивана. У них похожие биографии: выросли в одном городском районе, учились в одной школе, имеют судимости, у Валерия — за воровство и хулиганство, а у Ивана — за мошенничество в начале 1990-х гг.
С.Мохов. Археология русской смерти
«Сегодня будем добывать с тобой трупак. — В смысле “добывать”? — Блядь, в прямом! Ты что, думаешь, трупы с неба падают? Их искать надо! Все работают по “сливам”, но мы с тобой так не будем делать. Мы хорошие ребята. Поспрашиваем по агентам — может, чего у кого там есть. Хотя вообще надо вечера и ночи ждать. Люди по ночам помирают чаще всего. Днем все живут, цветут и пахнут! А ночью, как цветы, хуяк — и помер! Так что на эвакуацию ночью надо готовиться. Днем редко бывает».
С.Мохов. Археология русской смерти
С.Мохов. Археология русской смерти
Судя по газетным публикациям того времени, каждый случай коммунистических похорон воспринимался местными сообществами как событие резонансное. «Красные» похороны собирали большое количество любопытных — до нескольких тысяч человек, «пришедших посмотреть, как коммунисты хоронят своих товарищей без попа и заунывного пения, без кутьи, поминок и плакальщиц». В похоронах принимали участие не только жители того населенного пункта, где жил умерший (часто — рабочие-сослуживцы с фабрики или завода), но и жители окрестных деревень, как идейно близкие (рабочие, комсомольцы, коммунисты), так и простые крестьяне и беспартийные рабочие, «и не только что молодежь, но и мужики, и бабы все пошли, даже старухи и те пошли смотреть» 192. Корреспонденты часто отмечали, что число участников и зрителей похорон превышало число людей в церкви даже на большие религиозные праздники, например на Крещение и Пасху.
Анна Соколова
Анна Соколова
В разные годы в коллективных могилах у Кремлевской стены были торжественно захоронены Инесса Арманд (1920), Джон Рид (1920), Вацлав Воровский (1923), Виктор Ногин (1924) и Петр Войков (1927). Отсутствие индивидуального захоронения отнюдь не свидетельствовало о неуважении к умершему, напротив, захоронение в братской могиле революционного некрополя воздавало ему высшие почести, означало признание его заслуг в общем деле революции. Именно поэтому среди захороненных в общих могилах были не только отдельные известные большевики, но и группы людей, имена которых известны сейчас только узким специалистам, — рядовые рабочие, члены вооруженных формирований периода революции и т. д. Они погребены в революционном некрополе не как отдельные личности, а как часть большого и мощного революционного человеческого потока.
Анна Соколова
Анна Соколова
Образцовый порядок, поддерживавшийся без участия полиции на политизированных похоронах с десятками тысяч участников, часто отмечают мемуаристы, более того, именно в отсутствии полиции они видят причину порядка («Полиция почти отсутствовала и порядков не наводила, а потому он был образцовый»!. В отдельных случаях во время событий 1905 года организаторы похорон прямо требовали от властей удалить полицию от похоронной процессии. Так, во время Севастопольского восстания 1905 года организаторы похорон погибших рабочих выдвинули требование, «чтобы на пути следования процессии не присутствовал ни один полицейский чин, чтобы народ не видел ни одного полицейского или военного мундира»!. Как пишет У. Никелл о похоронах Ф. М. Достоевского, «эта спонтанная, органичная реакция, выходящая за рамки распоряжений правительства, а порой и прямо противоречащая им, свидетельствовала о политической самостоятельности русского общества и дала правительству понять, что оно не властно удержать символический смысл смерти Достоевского в узде официальной идеологии»!
Анна Соколова
Анна Соколова
Поводом к манифестации могли стать и похороны человека совсем далекого от политики. Так, в 1903 году в Петербурге на фоне сложных отношений с учителями покончил с собой воспитанник одной из гимназий. «Тогда 8 класс возмутился и решил устроить демонстрацию. По всем гимназиям были разосланы приглашения прибыть на похороны и в день их со всех концов города явились толпы гимназистов. <...> Шествие выстроилось грандиозное. Один из очевидцев уверял, что позади гроба развевалось знамя с надписью „еще одна жертва педагогической рутины А На Литейном мосту шествие было остановлено полицией и отрядом казаков; приказа разойтись молодежь, конечно, не послушалась, и произошла свалка. Гроб, который несли на руках, опрокинули в грязь, в ход пошли кулаки и нагайки и — шествие было разогнано <.. .> много арестованных и сильно пострадавших».
Анна Соколова
Анна Соколова
Вплоть до XVI века во всех христианских странах местом погребения служило прежде всего приходское кладбище39. Однако уже в раннее новое время ситуация постепенно меняется. Кладбища начинают медленно переноситься за пределы церковной ограды. Размышляя над изменением похоронной культуры этого периода, Сергей Мохов отмечает, что в западноевропейской культуре эти процессы были инициированы новым миропониманием, которое принесла Реформация: «Это становится возможным потому, что в протестантизме происходит пересмотр самого понятия святости (ее источника) и сакрального пространства. В протестантизме храмом является, по сути, любое физическое пространство, где собираются люди для того, чтобы прочитать Слово Божие: протестантизм переносит акцент на человека вместо предметов и мест отправления культа. Таким образом, церковная ограда утрачивает свой сакральный статус: отныне покойника можно хоронить не только в границах освященного храмового пространства»
Анна Соколова
Анна Соколова
Похоронный обряд, как и другие обряды жизненного цикла, в России до революции находился всецело в руках религиозных организаций. Как отмечает А. К. Байбурин, вероисповедание в Российской империи вообще было одной из важнейших социальных характеристик и уж точно имело большее значение, чем этничность29. Каждый человек должен был быть погребен в соответствии с правилами той конфессии, к которой он был формально приписан. Влияние религиозных общин распространялось не только на само погребение, но и на администрирование похорон, управление кладбищами, и, конечно же, сами общины распоряжались доходами от погребений. Помимо того, что Церковь осуществляла непосредственно отпевание, захоронение и надзор за кладбищами, она также ведала регистрацией смертей. Таким образом, похоронить человека (равно как и зарегистрировать новорожденного или жениться) без участия религиозного института было невозможно. В этом смысле быть «практикующим» атеистом, в буквальном смысле «внерелигиозным» человеком, в дореволюционной России было формально невозможно.
Анна Соколова. Новому человеку - новая смерть
Анна Соколова. Новому человеку - новая смерть
Однако опыт показывает, что обе эти функции похоронных практик тесно связаны и одна не работает без другой. Если отказаться от первой части, признать умершее тело лишь «тушей гниющего мяса», разрушится и вторая, терапевтическая составляющая похорон. Похоронный ритуал, даже исполненный в соответствии с лучшими его образцами в советской культуре, не приносит облегчения и успокоения. Вот как В. Вересаев описывает пустоту и фрустрацию от присутствия на «красных» похоронах:
Умерла старая партийная работница. <...> В большом Красном зале Московского Комитета РКП, на Большой Дмитровке, на красном возвышении среди огромного ковра стоял гроб. По углам ковра — четыре больших пальмы, вокруг их кадок — белые хризантемы. Вечер. Яркое электричество, тишина, пустой зал. Почетный караул. Это было красиво и величественно, — эти четыре неподвижно вытянувшиеся, строгие фигуры на страже останков умершего своего товарища. Гуськом, неслышно, вереницею посетители шли вокруг гроба и выходили обратно в ту же дверь. <...> Приходили новые друзья. Остановятся перед гробом, смотрят на покойницу. Потом отойдут, сядут у стены, как мы, и сидят, и смотрят. Нет сил так сидеть, в этом бездеятельном, ни на что не отвлекаемом молчании. Чувствуется, — нужно что-то делать, нужно всем соединиться в каком-то общем, всех объединяющем деле, в чем-то, что дало бы выход теснящему сердце горю.
Так было весь вечер, и всю ночь, и весь следующий день, и всю следующую ночь. На третий день хоронили. <...> С десяти часов посторонних удалили из зала, последний час предоставлено было провести с покойницею ее друзьям и близким. И опять мы сидели в молчании, и не знали, что делать, и, не отрывая глаз, смотрели в лицо умершей. И еще сильнее чувствовалась потребность в чем-то, что дало бы выход тому, что было в душе22.
Хотя атеистические взгляды большевиков предполагали, что похоронный обряд можно легко очистить от религиозной составляющей, на практике оказалось, что просто и безболезненно удалить из него семантику, связанную с переходным характером похорон, невозможно.
(с) Анна Соколова. Новому человеку - новая смерть
Умерла старая партийная работница. <...> В большом Красном зале Московского Комитета РКП, на Большой Дмитровке, на красном возвышении среди огромного ковра стоял гроб. По углам ковра — четыре больших пальмы, вокруг их кадок — белые хризантемы. Вечер. Яркое электричество, тишина, пустой зал. Почетный караул. Это было красиво и величественно, — эти четыре неподвижно вытянувшиеся, строгие фигуры на страже останков умершего своего товарища. Гуськом, неслышно, вереницею посетители шли вокруг гроба и выходили обратно в ту же дверь. <...> Приходили новые друзья. Остановятся перед гробом, смотрят на покойницу. Потом отойдут, сядут у стены, как мы, и сидят, и смотрят. Нет сил так сидеть, в этом бездеятельном, ни на что не отвлекаемом молчании. Чувствуется, — нужно что-то делать, нужно всем соединиться в каком-то общем, всех объединяющем деле, в чем-то, что дало бы выход теснящему сердце горю.
Так было весь вечер, и всю ночь, и весь следующий день, и всю следующую ночь. На третий день хоронили. <...> С десяти часов посторонних удалили из зала, последний час предоставлено было провести с покойницею ее друзьям и близким. И опять мы сидели в молчании, и не знали, что делать, и, не отрывая глаз, смотрели в лицо умершей. И еще сильнее чувствовалась потребность в чем-то, что дало бы выход тому, что было в душе22.
Хотя атеистические взгляды большевиков предполагали, что похоронный обряд можно легко очистить от религиозной составляющей, на практике оказалось, что просто и безболезненно удалить из него семантику, связанную с переходным характером похорон, невозможно.
(с) Анна Соколова. Новому человеку - новая смерть
Причитание — это способ разговора с умершими. С мертвыми разговаривают причетным голосом, и они его слышат. Песня «Стежки-дорожки» — способ сказать о том, что чувствуешь, адресат этого высказывания — не умерший, оно обращено живым, участникам похорон.
Но даже те деревенские женщины, кто уже не умеет говорить с мертвыми посредством причетной речи, тем не менее умеют с ними разговаривать. Это тот опыт, который мы наблюдаем в российских деревнях сегодня: деревенские женщины, приходя на кладбище, не говорят о них в третьем лице, но разговаривают с ними. Старые деревенские женщины ходят на кладбище общаться с мертвыми, со «своими» и с соседями. Им они рассказывают о том, что происходит.
Женщины потихоньку обходят все могилы, сначала могилы своих близких, там поминают едой и стопочкой, потом обходят могилы соседей, на них также кладут еду или сыплют крупу для птиц и тоже с ними разговаривают: «Ну что, Иван Петрович, что я тебе скажу, твоя дочка уехала учиться, дети у них хорошие, приезжали…», каждому покойничку рассказывают, что у того в семье происходит, а также что происходит в деревне.
С.Адоньева. Похоронные плачи, структуры памяти и основания жизненного мира
Но даже те деревенские женщины, кто уже не умеет говорить с мертвыми посредством причетной речи, тем не менее умеют с ними разговаривать. Это тот опыт, который мы наблюдаем в российских деревнях сегодня: деревенские женщины, приходя на кладбище, не говорят о них в третьем лице, но разговаривают с ними. Старые деревенские женщины ходят на кладбище общаться с мертвыми, со «своими» и с соседями. Им они рассказывают о том, что происходит.
Женщины потихоньку обходят все могилы, сначала могилы своих близких, там поминают едой и стопочкой, потом обходят могилы соседей, на них также кладут еду или сыплют крупу для птиц и тоже с ними разговаривают: «Ну что, Иван Петрович, что я тебе скажу, твоя дочка уехала учиться, дети у них хорошие, приезжали…», каждому покойничку рассказывают, что у того в семье происходит, а также что происходит в деревне.
С.Адоньева. Похоронные плачи, структуры памяти и основания жизненного мира
Более жалких похорон, чем арабские, я не видел. Друзья и родственники несут завернутого в ткань покойника на грубых деревянных носилках. Не знаю, вызвано ли это бедностью, или у магометан гробов не положено. В земле роют яму глубиной не больше двух футов, тело сваливают в нее, засыпают холмиком, а сверху кладется (предполагаю, в изголовье) или кирпич, или разбитый горшок. Как правило, погребения ничем не огораживаются, и, за исключением случаев, когда это могила богатого человека, ты нипочем не поймешь, что здесь кладбище: это просто кочковатый участок земли. Могилы ничем не обозначены. На одной – по-видимому, писца – я нашел чернильницу и ручку, в остальных случаях это только черепки и т. п. На одной – эмалированная кружка. Всегда наготове пустые могилы, в том числе маленькие, для детей. Женщины, видимо, никогда не присутствуют на похоронах.
Дж.Оруэлл. Дневники
Дж.Оруэлл. Дневники
Взаимоотношения живых с умершими вне похоронного обряда традиционно укладываются в рамки предложенной Д. К. Зелениным дихотомии
родители и заложные [Зеленин]. В пределах этой дихотомии живые преимущественно по своей инициативе контактируют с умершими родственниками в границах поминальной обрядности, заложные же в основном сами
проявляют активность, и от них следует защищаться, а поминовение их
установлено в крайне узких обрядовых рамках. Это разделение умерших на
две категории сыграло значительную роль в изучении мифологии и погребальной обрядности, однако по мере накопления эмпирического материала
становится понятным, что живая традиция не укладывается безоговорочно
в такое деление и нуждается в некоторой корректировке. Так, дихотомия
была оспорена С. А. Штырковым [Штырков, с. 161–172], предложившим
учитывать третью категорию — забудущих родителей, которые, не будучи
ничьими предками, одновременно не воспринимаются и как заложные: «Как
ни велико желание рассказчицы подчеркнуть близость статуса „забудущих“
к „обыкновенным“ предкам, некоторые детали описанных ею ритуальных
практик демонстрируют его своеобразие. На жальнике, в отличие от современных могил, оставляют деньги и к покойникам, там похороненным, обращаются с просьбой о помощи, что живо напоминает о крестьянских обетных практиках. Обе эти детали говорят о том, что в жальнике видят объект,
функционально близкий сельской святыне» [Штырков, с. 163–164]. Далее
С. А. Штырков подводит итоги: «Образ забудущих родителей характеризуется следующими чертами:
– они жили в древние времена на той земле, на которой живут современные люди, и затем исчезли, часто в результате каких-то катаклизмов (например, иноземного нашествия, прихода нового населения и т. п.); древние
кладбища (захоронения забудущих) часто являются сельскими святынями;
– забудущие требуют себе поминовения и в случае отсутствия такового
наказывают ныне живущих людей; попытка же потревожить их прах всегда
приводит к печальным последствиям;
– зачастую забудущие родители — это представители другого народа
(чудь, паны, латыши и т. п.)» [Штырков, с. 171].
Рассматривая стратегии коммуникации живых с умершими в фольклоре
Северо-Запада России, Ж. В. Кормина и С. А. Штырков описывают контакты с покойниками во сне и наяву как два разных типа [Кормина, Штырков,
с. 210], при этом для первого типа характерно стремление к «социализации»
покойника, а для второго — стремление выдворить его из «„социального“
мира» [Кормина, Штырков, с. 206].
Несколько схематизируя картину, можно утверждать, что
такая инициатива возникает по двум группам причин: 1) покойник приходит
к живым навестить их, посмотреть на них, передать известие, предупредить о будущем; или 2) он ощущает дискомфорт в загробной жизни и хочет
посредством коммуникации с живыми его устранить. Если в первом случае
мы можем говорить о «нормальной» коммуникации живых с родителями,
то во втором коммуникация носит характер конфликта, степень сложности
которого может быть чрезвычайно разной: от просьбы умершего отдать ему
какую-либо недостающую вещь до стремления к сексуальной связи с супругой (реже — супругом).
Спокойной, «нормальной» жизни умершего 1
могут мешать самые разные обстоятельства: неправильное обустройство могилы, неверное поведение живых, (не) приходящих поминать, нехватка тех или иных предметов
(одежды, обуви, протеза), разного рода неудовлетворенность (например,
не уплаченные при жизни долги), не до конца разорванные связи между
живыми и покойником. Последнее — наиболее опасная для живых ситуация, поскольку именно в этой связи покойник — назовем такой тип неупокоенным — начинает проявлять себя не как родитель, а как заложный: он
стремится продолжать жизнь живого человека, члена не столько социума,
сколько семьи. Наиболее регулярно рассказы о приходящих (во сне, наяву
или без различия этих состояний) покойниках отмечают их стремление к сексуальной связи, преимущественно со своими живущими супругами: покойник приходит ночью, ложится в постель к жене или мужу, обнимает его,
целует, стремится к близости, что часто описывается самым натуралистическим образом.
Нельзя не заметить определенной симметрии в коммуникации человека с демоном: демон матерно бранит человека
в наказание за нарушение каких-либо правил, желая испугать, в виде злой
шутки; упомянутая выше реакция со стороны человека (обматерить демона
или ходячего покойника) демонстрирует агрессию и доминирование человека в критической ситуации контакта с бесом и способствует избавлению
от него. Таким образом разрушаются коммуникативные связи, которые, по
мнению и желанию одного из двух коммуникантов, выстраиваются, но при
этом нежелательны для второго.
При более внимательном рассмотрении можно увидеть, что загробная жизнь, часто описываемая или как копия, или как зеркальное отражение земной жизни, оказывается таковой и в сфере взаимоотношений через
границу жизни и смерти. Как покойные представляют при определенных
условиях опасность для живых, так и живые в ряде случаев, видимо, могут
представлять опасность для мертвых. Соответственно, желание умерших
обезопасить себя от живых реализуется по тем же моделям: изгнание с помощью матерной брани, представляющей собой форму ритуальной речи, канализирующей агрессию; с помощью выстраивания дополнительных границ
или путем «финального отделения».
Мороз А. К вопросу о контактах живых с умершими
родители и заложные [Зеленин]. В пределах этой дихотомии живые преимущественно по своей инициативе контактируют с умершими родственниками в границах поминальной обрядности, заложные же в основном сами
проявляют активность, и от них следует защищаться, а поминовение их
установлено в крайне узких обрядовых рамках. Это разделение умерших на
две категории сыграло значительную роль в изучении мифологии и погребальной обрядности, однако по мере накопления эмпирического материала
становится понятным, что живая традиция не укладывается безоговорочно
в такое деление и нуждается в некоторой корректировке. Так, дихотомия
была оспорена С. А. Штырковым [Штырков, с. 161–172], предложившим
учитывать третью категорию — забудущих родителей, которые, не будучи
ничьими предками, одновременно не воспринимаются и как заложные: «Как
ни велико желание рассказчицы подчеркнуть близость статуса „забудущих“
к „обыкновенным“ предкам, некоторые детали описанных ею ритуальных
практик демонстрируют его своеобразие. На жальнике, в отличие от современных могил, оставляют деньги и к покойникам, там похороненным, обращаются с просьбой о помощи, что живо напоминает о крестьянских обетных практиках. Обе эти детали говорят о том, что в жальнике видят объект,
функционально близкий сельской святыне» [Штырков, с. 163–164]. Далее
С. А. Штырков подводит итоги: «Образ забудущих родителей характеризуется следующими чертами:
– они жили в древние времена на той земле, на которой живут современные люди, и затем исчезли, часто в результате каких-то катаклизмов (например, иноземного нашествия, прихода нового населения и т. п.); древние
кладбища (захоронения забудущих) часто являются сельскими святынями;
– забудущие требуют себе поминовения и в случае отсутствия такового
наказывают ныне живущих людей; попытка же потревожить их прах всегда
приводит к печальным последствиям;
– зачастую забудущие родители — это представители другого народа
(чудь, паны, латыши и т. п.)» [Штырков, с. 171].
Рассматривая стратегии коммуникации живых с умершими в фольклоре
Северо-Запада России, Ж. В. Кормина и С. А. Штырков описывают контакты с покойниками во сне и наяву как два разных типа [Кормина, Штырков,
с. 210], при этом для первого типа характерно стремление к «социализации»
покойника, а для второго — стремление выдворить его из «„социального“
мира» [Кормина, Штырков, с. 206].
Несколько схематизируя картину, можно утверждать, что
такая инициатива возникает по двум группам причин: 1) покойник приходит
к живым навестить их, посмотреть на них, передать известие, предупредить о будущем; или 2) он ощущает дискомфорт в загробной жизни и хочет
посредством коммуникации с живыми его устранить. Если в первом случае
мы можем говорить о «нормальной» коммуникации живых с родителями,
то во втором коммуникация носит характер конфликта, степень сложности
которого может быть чрезвычайно разной: от просьбы умершего отдать ему
какую-либо недостающую вещь до стремления к сексуальной связи с супругой (реже — супругом).
Спокойной, «нормальной» жизни умершего 1
могут мешать самые разные обстоятельства: неправильное обустройство могилы, неверное поведение живых, (не) приходящих поминать, нехватка тех или иных предметов
(одежды, обуви, протеза), разного рода неудовлетворенность (например,
не уплаченные при жизни долги), не до конца разорванные связи между
живыми и покойником. Последнее — наиболее опасная для живых ситуация, поскольку именно в этой связи покойник — назовем такой тип неупокоенным — начинает проявлять себя не как родитель, а как заложный: он
стремится продолжать жизнь живого человека, члена не столько социума,
сколько семьи. Наиболее регулярно рассказы о приходящих (во сне, наяву
или без различия этих состояний) покойниках отмечают их стремление к сексуальной связи, преимущественно со своими живущими супругами: покойник приходит ночью, ложится в постель к жене или мужу, обнимает его,
целует, стремится к близости, что часто описывается самым натуралистическим образом.
Нельзя не заметить определенной симметрии в коммуникации человека с демоном: демон матерно бранит человека
в наказание за нарушение каких-либо правил, желая испугать, в виде злой
шутки; упомянутая выше реакция со стороны человека (обматерить демона
или ходячего покойника) демонстрирует агрессию и доминирование человека в критической ситуации контакта с бесом и способствует избавлению
от него. Таким образом разрушаются коммуникативные связи, которые, по
мнению и желанию одного из двух коммуникантов, выстраиваются, но при
этом нежелательны для второго.
При более внимательном рассмотрении можно увидеть, что загробная жизнь, часто описываемая или как копия, или как зеркальное отражение земной жизни, оказывается таковой и в сфере взаимоотношений через
границу жизни и смерти. Как покойные представляют при определенных
условиях опасность для живых, так и живые в ряде случаев, видимо, могут
представлять опасность для мертвых. Соответственно, желание умерших
обезопасить себя от живых реализуется по тем же моделям: изгнание с помощью матерной брани, представляющей собой форму ритуальной речи, канализирующей агрессию; с помощью выстраивания дополнительных границ
или путем «финального отделения».
Мороз А. К вопросу о контактах живых с умершими
В древности у мордвы бытовали воздушные захоронения. Так, у мордвы сёл Сабаева и Мордовского Давыдова (ныне Кочкуровский р-н Респ. Мордовия) умерших хоронили в лесу, но если человек умирал зимой или ранней весной, когда земля была ещё мерзлая или не было переправы через Суру (лес был за рекой), то покойника в гробу из двух выдолбленных колод подвешивали на деревьях, а позже, когда оттаивала земля, перезахоранивали в могиле.
Жители Зубово-Полянского района Прокоп Антонович Церакаев, 67 лет, и К.Н. Яркин, 79 лет, вспоминали: «Старик Бикваем Емельян, умерший лет 50 назад 70-летним, и др. старики-сказители от предков своих слышали такое предание. Мокшане когда-то (только не знают, когда это было) покойников не в землю хоронили, а толстое подходящее дерево найдут, гниль из дупла выскребут и туда положат (поставят) умершего. "Станя унду потмосса путозь и калмасазь" (Так внутри дуплистого дерева установят и захоронят (оставят) покойного).
В 1959 г. от мордвы-мокши в с. Подгорное Конаково Темниковского района Республики Мордовия этнографам удалось записать рассказ о священных липах, которые росли в поле у дороги. На них якобы подвешивали в корзинах стариков, которым пришло время умирать. К липам приезжали свадебные поезда для поминания этих стариков. Священные липы сохранялись до начала XX в.
(В. И. Рогачёв. Погребальная обрядность Эрзи и Мокши.
Жители Зубово-Полянского района Прокоп Антонович Церакаев, 67 лет, и К.Н. Яркин, 79 лет, вспоминали: «Старик Бикваем Емельян, умерший лет 50 назад 70-летним, и др. старики-сказители от предков своих слышали такое предание. Мокшане когда-то (только не знают, когда это было) покойников не в землю хоронили, а толстое подходящее дерево найдут, гниль из дупла выскребут и туда положат (поставят) умершего. "Станя унду потмосса путозь и калмасазь" (Так внутри дуплистого дерева установят и захоронят (оставят) покойного).
В 1959 г. от мордвы-мокши в с. Подгорное Конаково Темниковского района Республики Мордовия этнографам удалось записать рассказ о священных липах, которые росли в поле у дороги. На них якобы подвешивали в корзинах стариков, которым пришло время умирать. К липам приезжали свадебные поезда для поминания этих стариков. Священные липы сохранялись до начала XX в.
(В. И. Рогачёв. Погребальная обрядность Эрзи и Мокши.
В дохристианских культурах, как правило, не принято было совмещать в одном пространстве живых и мертвых. Например, традиции иудаизма и языческой античности строго запрещали такое совмещение. В освященную черту города нельзя было вносить умерших, для них создавали кладбища за приделами городских стен. Христиане в корне ломают эту традицию, воспринимая умерших, как усопших, которые по-прежнему – члены Церкви, как и живые. Христиане хотят видеть своих родственников, по крови и по духу, вместе, семьей, хотят жить с ними вместе. Поэтому они вносят кладбища внутрь города.
https://azbyka.ru/death/o-chem-govorjat-nadgrobja-hristian-ot-drevnej-rusi-do-nashih-dnej
https://azbyka.ru/death/o-chem-govorjat-nadgrobja-hristian-ot-drevnej-rusi-do-nashih-dnej
Локальная нехватка мест приводит к спросу на довольно специфические услуги: так, в городском округе Калининград одно из частных похоронных агентств предлагало услуги мобильного крематория («крематорий на колесах»), [Земля – пухом 2015]. Постановлением суда использовать эту инновацию было запрещено, однако специалисты предприятия до сих пор принимают заказы. По неподтвержденной информации, мобильный крематорий спрятан на территории одной из воинских частей.
*
Церемония кремации – нгабен – радостное мероприятие, самое важное и дорогостоящее в жизни любого балийца.
*
Одни респонденты считают создание православных похоронных служб и проведение обрядов за плату вынужденной мерой. По их мнению, церкви «сейчас очень тяжело развиваться» и «тоже надо как-то выживать».
*
Для наглядной демонстрации количества продуктов питания, которые оставляют у кенотафа приведем список того, что мы обнаружили у кенотафа №33. Бутылка с соком, яблоко, пятнадцать леденцов (разных в разных местах),
шоколадные драже, шоколадные конфеты, керамическая чашка с остатками заварки и чая, «Киндер молочный ломтик», три сигареты.
*
Церемония кремации – нгабен – радостное мероприятие, самое важное и дорогостоящее в жизни любого балийца.
*
Одни респонденты считают создание православных похоронных служб и проведение обрядов за плату вынужденной мерой. По их мнению, церкви «сейчас очень тяжело развиваться» и «тоже надо как-то выживать».
*
Для наглядной демонстрации количества продуктов питания, которые оставляют у кенотафа приведем список того, что мы обнаружили у кенотафа №33. Бутылка с соком, яблоко, пятнадцать леденцов (разных в разных местах),
шоколадные драже, шоколадные конфеты, керамическая чашка с остатками заварки и чая, «Киндер молочный ломтик», три сигареты.
Арабский текст на надмогильном памятнике Разыи Юсуфовны Соболевской (1898–1916) приводится
с огласовками. В верхней части полукругом приведен айат 57 из суры «Паук»:
(«Всякая душа вкусит смерть; потом к нам вы будете возвращены»).
(c) Ренат Беккин. Надмогильные памятники польско-литовских татар на Ново-Волковском
кладбище в Петербурге
с огласовками. В верхней части полукругом приведен айат 57 из суры «Паук»:
(«Всякая душа вкусит смерть; потом к нам вы будете возвращены»).
(c) Ренат Беккин. Надмогильные памятники польско-литовских татар на Ново-Волковском
кладбище в Петербурге
Например, останавливаясь возле очередной могилы, она произнесла: Вот мимо этого ходют, харкают на нёво, и все говорят: туды бы ёму лететь. Далее пояснила, что это могила председателя сельсовета, который никому хорошего ничово не сделал.
___________________________
Евгений Сафронов. Кладбище в индивидуальном ракурсе (полевые заметки)
___________________________
Евгений Сафронов. Кладбище в индивидуальном ракурсе (полевые заметки)
А одна девушка влюбилась в череп, который нашла в тайге. Позже он отыскал свое тело и оказался богатым юношей.
Описывая религиозные представления чукчей, В.Г. Богораз подробно остановился на злонамеренных заклинаниях, в рецепты которых входят манипуляции с трупом. До вынесения тела в тайгу нужно особым образом отрезать кусочек мяса от левого плеча трупа, по возможности взять его мозг. Полученные фрагменты высушиваются вдали от дома. Частица полученного мяса должна попасть в еду: «Считается, что такое мясо действует как яд. После того, как “обреченный гневу” проглотит это мясо, рот его весь покроется язвами, у него разрывается желудок, и вскоре после того он умирает» [Богораз, 1939, с. 152–153]. Для повышения эффективности порчи нужно оторвать мясо от трупа зубами.
Также чукчи использовали человеческий череп как сосуд для приготовления магических отваров.
Тувинцы-ламаисты боялись «жадных» людей (их сжигали, если тело не поедали животные, через 49 дней после смерти) и умерших в возрасте 81 года. Такого покойника хоронили утром, до восхода солнца, пробив колом темя. Его укладывали головой на север, положив на затылок молитвы, а в левую руку черный камень [Дьяконова, 1975, с. 112]. Некоторые группы тувинцев хоронили опасных покойников ничком [Кисель, 2009, с. 22]. Буряты могли погребать «вредных» покойников вниз головой [Кисель, 2009, с. 22].
_________________________
ПРАКТИКА ПОСТИНГУМАЦИОННОГО НАРУШЕНИЯ МОГИЛ В КУЛЬТУРАХ РАННЕЙ И РАЗВИТОЙ БРОНЗЫ ЗАПАДНОЙ СИБИРИ: АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТЫ И ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ
А.В. Бондаренко
Описывая религиозные представления чукчей, В.Г. Богораз подробно остановился на злонамеренных заклинаниях, в рецепты которых входят манипуляции с трупом. До вынесения тела в тайгу нужно особым образом отрезать кусочек мяса от левого плеча трупа, по возможности взять его мозг. Полученные фрагменты высушиваются вдали от дома. Частица полученного мяса должна попасть в еду: «Считается, что такое мясо действует как яд. После того, как “обреченный гневу” проглотит это мясо, рот его весь покроется язвами, у него разрывается желудок, и вскоре после того он умирает» [Богораз, 1939, с. 152–153]. Для повышения эффективности порчи нужно оторвать мясо от трупа зубами.
Также чукчи использовали человеческий череп как сосуд для приготовления магических отваров.
Тувинцы-ламаисты боялись «жадных» людей (их сжигали, если тело не поедали животные, через 49 дней после смерти) и умерших в возрасте 81 года. Такого покойника хоронили утром, до восхода солнца, пробив колом темя. Его укладывали головой на север, положив на затылок молитвы, а в левую руку черный камень [Дьяконова, 1975, с. 112]. Некоторые группы тувинцев хоронили опасных покойников ничком [Кисель, 2009, с. 22]. Буряты могли погребать «вредных» покойников вниз головой [Кисель, 2009, с. 22].
_________________________
ПРАКТИКА ПОСТИНГУМАЦИОННОГО НАРУШЕНИЯ МОГИЛ В КУЛЬТУРАХ РАННЕЙ И РАЗВИТОЙ БРОНЗЫ ЗАПАДНОЙ СИБИРИ: АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТЫ И ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ
А.В. Бондаренко
